История одной терапии
— Я научился жить в каком-то фиксированном сжатом состоянии, без попыток выйти из него. Меня надо ломать, чтобы я мог измениться.
— Моё: это желание более интенсивного контакта, с человеком, более сильным, чем ты сам. Ты примешь только ту помощь, которая будет исходить от авторитета. Чтобы стать твоим авторитетом, нужно зарекомендовать себя в способности, которую ты считаешь ценной. Как бы символически стать обладателем этой сверх-способности. Я не пытаюсь произвести на тебя впечатление, и не набиваюсь в авторитеты. Мне это не нужно. Но я могу предположить, что уже стала для тебя неким авторитетом, хотя бы в области общения.
— Моё: это желание более интенсивного контакта, с человеком, более сильным, чем ты сам. Ты примешь только ту помощь, которая будет исходить от авторитета. Чтобы стать твоим авторитетом, нужно зарекомендовать себя в способности, которую ты считаешь ценной. Как бы символически стать обладателем этой сверх-способности. Я не пытаюсь произвести на тебя впечатление, и не набиваюсь в авторитеты. Мне это не нужно. Но я могу предположить, что уже стала для тебя неким авторитетом, хотя бы в области общения.
Общение — это именно то, что у тебя сейчас «западает», то, где ты уязвим, и тебе приходится открываться и рассказывать о себе. Тебе, наверное, стыдливо и очень интимно сообщать другому что-то такое, что далеко от понятия силы или могущества.
Ты вынужден это делать здесь, в терапии, потому что понимаешь: без рассказа не сможешь быть понятым, а значит, получить помощь.
Но совершать это тяжело, ведь в твоём «кодексе» чести нет понятия «делиться». В нём это обозначено как «слабость». Отношения потому не удаются, потому что близость предполагает риск открыться, а открыться ты боишься. Ты делаешь это в терапии, но этого тебе недостаточно, ведь терапия — не на всю жизнь, а сама жизнь там, за окнами.
— И что мне с этим делать?
— Предполагаю, что надеянность на терапевта и его специальные техники (которых на самом деле нет) — это упование на что-то директивное, родительское в специалисте, это взаимоотношения с крупной фигурой, которая знает, как правильно.
Всем нам в кризисные времена хочется припасть к такой силе. Вероятно, чтобы начать уважать и прислушиваться, сначала тебе нужно убояться. А поэтому первое время ты бодался со мной, испытывая, тяну я процесс или нет.
Ты вынужден это делать здесь, в терапии, потому что понимаешь: без рассказа не сможешь быть понятым, а значит, получить помощь.
Но совершать это тяжело, ведь в твоём «кодексе» чести нет понятия «делиться». В нём это обозначено как «слабость». Отношения потому не удаются, потому что близость предполагает риск открыться, а открыться ты боишься. Ты делаешь это в терапии, но этого тебе недостаточно, ведь терапия — не на всю жизнь, а сама жизнь там, за окнами.
— И что мне с этим делать?
— Предполагаю, что надеянность на терапевта и его специальные техники (которых на самом деле нет) — это упование на что-то директивное, родительское в специалисте, это взаимоотношения с крупной фигурой, которая знает, как правильно.
Всем нам в кризисные времена хочется припасть к такой силе. Вероятно, чтобы начать уважать и прислушиваться, сначала тебе нужно убояться. А поэтому первое время ты бодался со мной, испытывая, тяну я процесс или нет.
Возможно, так вышло, что среди твоего окружения ты самый начитанный, разносторонний, поэтому и ощущаешь одиночество, а другие до тебя просто «не доросли». Что ж, так бывает.
Ты ищешь встречи с сильным Другим. Ты одновременно и сопротивляешься росту (внутренней инициации - развиваться и дальше хочется), и отчаянно ищешь её.
А так как фактически этап всех естественных инициаций прошёл (школа, там...институт, армия позади) и сегодня ты — выросший взрослый в мире, где нет никаких авторитетов, вот поэтому тебе одиноко и пусто.
Проблема (и благо) в том, что сегодня ты — и наставник, и исполнитель, и актёр и режиссура.
И решать только тебе одному, что делать со своей жизнью.
Тебя здорово заколебало такое одиночество. Никому, кроме тебя, твоя жизнь не нужна.
Ты сам способен выбрать, в каком состоянии быть. Но по привычке выбираешь быть в пассивно-агрессивном состоянии в надежде, что однажды ты призовёшь собеседника настолько громко, что он не сможет не заметить тебя.
Ты ищешь встречи с сильным Другим. Ты одновременно и сопротивляешься росту (внутренней инициации - развиваться и дальше хочется), и отчаянно ищешь её.
А так как фактически этап всех естественных инициаций прошёл (школа, там...институт, армия позади) и сегодня ты — выросший взрослый в мире, где нет никаких авторитетов, вот поэтому тебе одиноко и пусто.
Проблема (и благо) в том, что сегодня ты — и наставник, и исполнитель, и актёр и режиссура.
И решать только тебе одному, что делать со своей жизнью.
Тебя здорово заколебало такое одиночество. Никому, кроме тебя, твоя жизнь не нужна.
Ты сам способен выбрать, в каком состоянии быть. Но по привычке выбираешь быть в пассивно-агрессивном состоянии в надежде, что однажды ты призовёшь собеседника настолько громко, что он не сможет не заметить тебя.
Each page is counted, but no folio or page number is expressed or printed, on either display pages or blank pages.
Л. сидел поражённый.
— Вы без ножа режете, док. Это у вас терапия такая? Придёшь инвалидом, уйдёшь мертвецом конченым!
— Я который месяц слушаю, что ничего не выходит... обстоятельства не складываются... терапия не помогает. Всякий раз, когда мы подходим к принятию жизни в свои руки, ты бодаешься и вопишь: «Нет у меня никакого ресурса! Я не умею, мне надо другое!».
И ждёшь, что я тебя пну. Что придумаю ещё какое-нибудь развлекалово, чтобы ты мог его ещё раз отвергнуть, вонзить в него свои зубы. Ты учишься не контакту, не общению, ты учишься
не общаться!
Понимаешь, в нашем взаимодействии моделируется знакомая твоей жизни ситуация: есть надзиратель, кто знает лучше, кто за всё отвечает (в нашем контакте я ощущаю себя им), и это удобно для тебя, потому что в случае чего меня можно назначить ответственной за происходящее.
Сам по себе ты уже здоровенный детина, по принципу, что выросло — то выросло.
Но тебе твои реакции жмут, они малы. Ты пассивно-агрессивно не доволен обстоятельствами, ты пассивно-агрессивно получаешь своё, окольными путями, особо не рискуя, не беря на себя обязательства. У тебя хронически нет ощущения, что ты сам сделал, сам чего-то добился. Потому что добиваешься своего не напрямую. Ты не говоришь: я хочу, я возьму.
Ты заявляешь: меня надо ломать, мне дайте!
Я ощущаю необходимость поделиться с тобой этими соображениями, потому что, может быть, это прольёт немного света на то, что чувствуют другие люди подле тебя.
Всякий раз ты создаёшь паттерн общения, при котором ты ждёшь многого от окружающих, но о желаниях своих не говоришь (ты же сильный, жаловаться не привык).
Молчаливые желания создают избыточное поле напряжения, при котором что бы окружающие люди ни делали, тебе всё не так. Твои ожидания имеют свойство копиться.
Окружающие в твоих глазах падают...
Не удивительно, что люди вечно не «попадают» со своими намерениями, ведь они не догадались о чём-то важном для тебя и упустили тебя из виду. Твои нереализованные желания работают по принципу самоатаки. Внутри тебя много не погашенных, не разряженных импульсов. Они создают свалку нереализованных намерений и планов. Закрепляется паттерн «неудачник», паттерн выученной беспомощности. Ты живёшь среди них, среди несбывшихся планов, как в музее.
Эти планы, а теперь экспонаты, когда-то могли стать твоей жизнью. А когда какой-то человек осмеливается прийти в твою жизнь, он чувствует себя лишним, ему некуда присесть: как же, там экспонаты! Человек робко стучится, ты выказываешь ему экспонат, он пугается и уходит.
И сам становится ещё одним неудачным экспонатом твоей памяти. Ты получаешь такую ситуацию, где не позволив другому приблизиться, остаёшься один, в окружении сожалений и намерений, которые не сбылись.
— Вашу мать, заткнитесь!
— Вы без ножа режете, док. Это у вас терапия такая? Придёшь инвалидом, уйдёшь мертвецом конченым!
— Я который месяц слушаю, что ничего не выходит... обстоятельства не складываются... терапия не помогает. Всякий раз, когда мы подходим к принятию жизни в свои руки, ты бодаешься и вопишь: «Нет у меня никакого ресурса! Я не умею, мне надо другое!».
И ждёшь, что я тебя пну. Что придумаю ещё какое-нибудь развлекалово, чтобы ты мог его ещё раз отвергнуть, вонзить в него свои зубы. Ты учишься не контакту, не общению, ты учишься
не общаться!
Понимаешь, в нашем взаимодействии моделируется знакомая твоей жизни ситуация: есть надзиратель, кто знает лучше, кто за всё отвечает (в нашем контакте я ощущаю себя им), и это удобно для тебя, потому что в случае чего меня можно назначить ответственной за происходящее.
Сам по себе ты уже здоровенный детина, по принципу, что выросло — то выросло.
Но тебе твои реакции жмут, они малы. Ты пассивно-агрессивно не доволен обстоятельствами, ты пассивно-агрессивно получаешь своё, окольными путями, особо не рискуя, не беря на себя обязательства. У тебя хронически нет ощущения, что ты сам сделал, сам чего-то добился. Потому что добиваешься своего не напрямую. Ты не говоришь: я хочу, я возьму.
Ты заявляешь: меня надо ломать, мне дайте!
Я ощущаю необходимость поделиться с тобой этими соображениями, потому что, может быть, это прольёт немного света на то, что чувствуют другие люди подле тебя.
Всякий раз ты создаёшь паттерн общения, при котором ты ждёшь многого от окружающих, но о желаниях своих не говоришь (ты же сильный, жаловаться не привык).
Молчаливые желания создают избыточное поле напряжения, при котором что бы окружающие люди ни делали, тебе всё не так. Твои ожидания имеют свойство копиться.
Окружающие в твоих глазах падают...
Не удивительно, что люди вечно не «попадают» со своими намерениями, ведь они не догадались о чём-то важном для тебя и упустили тебя из виду. Твои нереализованные желания работают по принципу самоатаки. Внутри тебя много не погашенных, не разряженных импульсов. Они создают свалку нереализованных намерений и планов. Закрепляется паттерн «неудачник», паттерн выученной беспомощности. Ты живёшь среди них, среди несбывшихся планов, как в музее.
Эти планы, а теперь экспонаты, когда-то могли стать твоей жизнью. А когда какой-то человек осмеливается прийти в твою жизнь, он чувствует себя лишним, ему некуда присесть: как же, там экспонаты! Человек робко стучится, ты выказываешь ему экспонат, он пугается и уходит.
И сам становится ещё одним неудачным экспонатом твоей памяти. Ты получаешь такую ситуацию, где не позволив другому приблизиться, остаёшься один, в окружении сожалений и намерений, которые не сбылись.
— Вашу мать, заткнитесь!