Когда вы слышите слово «агрессия», что себе представляете? Взрывы, разрушения городов, атомный грибок под небом… крик жертвы в тёмном подъезде?
А между тем это всё не она. Вернее, агрессия не обязательно только это.

В мышлении многих из нас прочно сидит стереотип: агрессия — это проявление злой силы против человечества. На самом деле лишь с точки зрения морали, с позиции «добра» и «зла». Хотя если мы попытаемся определить, что же такое добро и зло, то быстро поймём, что это очень размытые понятия. Гораздо интереснее определить границы этой самой агрессивности и поговорить о возможностях её выражать без молотка и ножа.

Быть индивидуальностью и не быть при этом активным — это оксюморон. Мы все понимаем: если самостоятельно о себе не заявлять, другие нас просто так разглядывать не будут. Свои желания и необходимость с ними считаться мы ощущаем довольно рано. И с детства встречаемся с чужими попытками регулировать наше поведение.

Понаблюдайте вокруг: маленькие люди достаточно громки в своих заявлениях и, чтобы получить желаемое, им нужна сила, толчок. Они ярко заявляют о праве испытывать потребности, «выталкивают» мнение из себя и в этот момент нормально агрессивны.

Попробуем для уменьшения фона, создаваемого словом «агрессия» пользоваться понятием «жизненность», «витальность» (от лат.: «vita» — жизнь). Так вот: ребёнок полон жизни, витален, а эту жизненность в нём общество и государство с малых лет пытается подавлять. Для достижения задачи, получения человека послушного, агрессивность преследуется везде, где только можно. Думаю, ни для кого не секрет, что именно активные люди считаются выскочками; таких не любят, они нежелательны.

Яркость и громкость — ещё не атомный взрыв, но за сим проявлением, если его никак не ограничивать, воспитателям рисуется хаос и вакханалия. «Если людей не ограничивать в поведении, это приведёт к анархии», — так считают многие из них.

С взрослением ребёнка витальность обуздывают. Взрослые регулируются сами и регулируют ребёнка страхом оценки, порицания, отвержения коллективом. Так витальность постепенно вытесняется страхом. Сначала нельзя громко кричать, топать и брать чужие вещи (что естественно), а потом нельзя просить / иметь свою точку зрения / настаивать на своём / не быть удобным и т.д. Витальность становится чем-то позорным. На неё бодро навешивают ярлык «токсичной», а на её обладателей — «абьюзивных» и «нарциссичных».

Постепенно страх захватывает всё новые куски потенциала человека. Живость и подвижность заменяются опасениями, к чему это может привести, если их никак не ограничивать. По мере взросления человеку требуется всё больше места и реализации, но социальные институты наращивают количество ограничений, чтобы не дать человеку раскрыться.

По сути, в основе витальности (= агрессивности) лежит социальный регулятор — страх не справиться с бОльшим объёмом энергии. Именно он порождает идею о неуправляемом насилии с раскатами и взрывами, о которой я говорила выше.
Агрессивность с возрастом постепенно шлифуется социальными ожиданиями, ребёнку начинают выговаривать за поведение, стращать последствиями. Так агрессивность становится социальным клеймом.
Звучит примерно следующее: «Будь тише. Вдруг твоя витальность вытеснит витальность другого человека?!».
Постоянно возникают ситуации, когда кто-то рядом с вами боится, а не станет ли вас слишком много.

Общество и государство годами вдалбливает в нас идею необходимости вырывания агрессии из жизни, спиливая резцы до гладкого основания. Нужно быть беззубым, чтобы уживаться с другими. А если что-то не нравится, то и вырвать эти воображаемые клыки.

Чтобы узнать важную информацию, требуется направленное усилие, и это она — агрессия. Когда нужно защитить себя на дипломном процессе, это снова она — агрессия. Чтобы подать заявление, нужна она — направленная воля, агрессия. Для сближения, кстати, тоже нужна агрессия. Чтобы начать разговор. Чтобы пригласить на встречу. Чтобы поцеловать. Везде нужны попытки двигаться навстречу, проявлять свою жизненность, свою витальность. Без агрессии мы ни-че-го не можем.

Брат-двойник агрессивности — депрессия. Депрессия — не печалька. Тяжесть депрессии показывает степень того, сколько всего в себе наподавляли. Подавленную агрессию (причём на любых стадиях, даже там, где ещё можно попытаться корректировать без лечения) психиатры у нас лечат таблетками, то есть… назначают препараты, которые ещё больше подавляют жизненные силы. В то время, как эти подавленные силы нужно возрождать.

Проще говоря, нужно работать не закатывающей машинкой, а рыхлить землю.
Специалисту придётся встретиться с подавленными чувствами клиента, а это долго и тяжело. Куда проще выписать рецепт и успокоить себя тем, что я действовал по инструкции.

Депрессия — один из сложных для психотерапевта запросов, поскольку пройдёт время прежде, чем клиент начнёт оживляться. И в начале процесса терапевту нужно очень опираться на собственную живость.

Ну, а пока клиент у нас по незнанию идёт к врачу, врач назначает препараты, которые разрешают клиенту окончательно считать себя больным и безнадёжным, и успокаивает его последние попытки дёрнуться и самому взвиться к жизни.
Потом клиент начинает пить антидепрессанты. Проходит три месяца, успокаивающее действие лекарств начинает спадать. Жизнь не меняется (а с чего бы ей меняться, если для изменений ничего не происходило), клиент снова у черты, и нужно что-то делать со своей жизнью.
Депрессия — выгодное для Фармы состояние. Депрессивные очень управляемы. Общество депрессивных не родит новых идей, не будет сопротивляться давлению, не станет претендовать на перемены.

Изменения в жизни начнутся тогда, когда агрессия займёт своё место по праву среди других чувств. Когда она будет восприниматься как форма витальности, как право дышать, двигаться или избавляться от лишнего. Все функции нужны организму, так и агрессия нужна, чтобы через действия выразиться. Чем чаще и свободнее выражать агрессию, тем меньше останется в ней необходимости, тем кратче и непродолжительнее будут её вспышки, тем больше пользы и созидательности останется от неё.